Понедельник, 24 июля 1961
Несколько часов мы с доном Хуаном
бродили по пустыне. Около полудня он выбрал тенистое место для отдыха. Едва мы
сели на землю, дон Хуан заговорил. Он сказал, что я уже довольно много знаю об
охоте, но изменился не в такой степени, как ему бы хотелось.
- Недостаточно знать, как делаются
и устанавливаются ловушки, - сказал он. - Чтобы извлечь из жизни максимум,
охотник должен жить так, как подобает охотнику. К сожалению, человек изменяется
с большим трудом, и изменения эти происходят очень медленно. Иногда только на
то, чтобы человек убедился в необходимости измениться, уходят годы. Я, в
частности, потратил на это годы. Но, возможно, у меня не было способностей к
охоте. Я думаю, что самым трудным для меня было по-настоящему захотеть
измениться.
Я заверил его в том, что понял, о
чем он говорит. Действительно, с того времени, как он взялся обучать меня
охоте, я провел переоценку всех своих действий. Наверное, самым трудным для
меня было по-настоящему захотеть измениться.
Я заверил его в том, что понял, о
чем он говорит. Действительно, с того времени, как он взялся обучать меня
охоте, я провел переоценку всех своих действий. Наверное, самым драматическим
открытием для меня стало то, что мне нравился образ жизни дона Хуана. Мне
нравился сам дон Хуан как личность. В его поведении было что-то несокрушимое. В
том, как он действовал, чувствовалось истинное мастерство, но он никогда не
пользовался своим превосходством, чтобы что-либо от меня потребовать. Его
стремление изменить мой образ жизни выливалось в безличные поручения, либо в
авторитетную констатацию и разъяснение моих слабых сторон. Он заставил меня в
полной мере осознать все мои недостатки, но я все же не мог представить себе,
каким образом его путь может что-нибудь во мне исправить. Я искренне полагал,
что в свете того, чего я хотел достичь в своей жизни, его путь может привести
меня только к нужде и трудностям. Отсюда и тупик, в который зашло мое обучение.
Однако я научился уважать мастерство дона Хуана, неизменно восхищавшее меня
своей красотой и точностью.
- Я решил изменить тактику, -
заявил он.
Я попросил объяснить, потому что
его заявление показалось мне весьма туманным, я даже не был уверен в том, что
оно касается именно меня.
- Хороший охотник меняет свой образ
действия настолько часто, насколько это необходимо, - ответил он. - Да ты сам
знаешь.
- Дон Хуан, что ты задумал?
- Охотник должен не только
разбираться в повадках тех, на кого он охотится. Кроме этого, ему необходимо
знать, что на этой земле существуют силы, которые направляют и ведут людей,
животных и вообще все живое, что здесь есть.
Он замолчал. Я ждал, но он, похоже,
сказал все, что хотел.
- О каких силах ты говоришь? -
спросил я после длительной паузы.
- О силах, которые руководят нашей
жизнью и нашей смертью.
Дон Хуан снова умолк, словно
столкнувшись с огромными затруднениями относительно того, что сказать дальше.
Он потирал руки и, двигая нижней челюстью, качал головой. Дважды он знаком
просил меня помолчать, когда я начинал просить его объяснить эти загадочные
утверждения.
- Тебе непросто будет остановиться,
- сказал он наконец. - Ты упрям, я знаю, но это не имеет значения. Когда тебе,
в конце концов, удастся себя изменить, упрямство будет тебе на руку.
- Я стараюсь, как только могу, -
сказал я.
- Нет. Я не согласен. Ты не
стараешься, как только можешь. Ты сказал так, потому что для тебя это звучит
красиво. Ты говоришь так обо всем, что бы ты ни делал. Ты годами стараешься,
как только можешь, и все без толку. Что-то нужно сделать, чтобы с этим
покончить.
Как обычно, я почувствовал было,
что должен защищаться. Но дон Хуан, как правило, находил мои самые слабые
места. Поэтому каждый раз, начав защищаться от его критики, я неизменно
оказывался в дураках. Поэтому на середине длинного выступления в свою защиту я
умолк.
Дон Хуан с любопытством оглядел
меня и засмеялся. Очень добродушно он напомнил, что уже говорил мне, что все мы
- дураки. И что я - не исключение.
- Ты каждый раз чувствуешь себя
обязанным объяснить свои поступки, как будто ты - единственный на всей земле,
кто живет неправильно. Это - все то же чувство собственной важности. У тебя его
все еще слишком много, так же, как слишком много личной истории. И в то же
время ты так и не научился принимать на себя ответственность за свои действия,
не используешь свою смерть в качестве советчика и, прежде всего, ты слишком
доступен, ты полностью открыт. Другими словами, жизнь твоя по-прежнему
настолько же бездарна и запутана, насколько была до того, как мы с тобой
встретились.
Чувство уязвленного самолюбия
захлестнуло меня, и я снова собрался было спорить. Но он сделал мне знак
помолчать.
- Человек должен отвечать за то,
что живет в этом странном мире, - сказал он. - Ведь ты же знаешь, это -
действительно странный мир.
Я утвердительно кивнул.
- Ты соглашаешься, но мы с тобой
имеем в виду различные вещи. Для тебя мир странен своим свойством либо нагонять
на тебя скуку, либо быть с тобой не в ладах. Для меня мир странен, потому что
он огромен, устрашающ, таинственен, непостижим. Ты должен с полной
ответственностью отнестись к своему пребыванию здесь - в этом чудесном мире,
здесь - в этой чудесной пустыне, сейчас - в это чудесное время. Моя задача -
убедить тебя в этом. И я все время старался ее выполнить. Я хотел убедить тебя
в том, что необходимо научиться отдавать себе отчет в каждом действии, сделать
каждое действие осознанным. Ведь ты пришел сюда ненадолго, и времени, которое
тебе отпущено, слишком мало, действительно слишком мало для того, чтобы
прикоснуться ко всем чудесам этого странного мира.
Я настаивал на том, что испытывать
тоску или находиться с миром не в ладах - нормальное человеческое состояние.
- Так измени его! - ответил он
сухо. - Это - вызов, и если ты его не принимаешь, значит ты - практически
мертв.
Он предложил мне вспомнить хоть
что-нибудь из своей жизни, что я делал бы с полной самоотдачей. Я назвал
искусство. Мне всегда хотелось стать художником, и в течение нескольких лет я
пытался реализовать свое желание. Иногда я все еще с болью вспоминал о
постигшей меня неудаче.
- Ты никогда не относился с
ответственностью к тому, что находишься в этом непостижимом мире, - сказал он
таким тоном, словно выносил приговор. - Поэтому ты так и не стал художником, и,
наверное, так и не станешь охотником.
- Значит, на большее я не способен,
дон Хуан.
- Неправда. Ты не знаешь, на что ты
способен.
- Но я делаю все, что могу.
- И снова ты ошибаешься. Ты можешь
сделать гораздо больше и действовать гораздо лучше. Ты допускаешь только
одну-единственную ошибку - ты думаешь, что в твоем распоряжении уйма времени.
Он помолчал, глядя на меня как бы в
ожидании реакции с моей стороны.
- Ты думаешь, что в твоем
распоряжении - уйма времени, - повторил он.
- Уйма времени на что, дон Хуан?
- Ты считаешь, что твоя жизнь будет
длиться вечно.
- Вовсе я так не считаю.
- Тогда, если ты не считаешь, что
твоя жизнь будет длиться вечно, чего же ты ждешь? Почему ты колеблешься вместо
того, чтобы решительно измениться?
- А тебе не приходило в голову, дон
Хуан, что я не хочу меняться?
- Приходило. Так же, как и ты, я
когда-то не хотел изменяться. Однако мне не нравилась моя жизнь. Я устал от
нее, так же как ты сейчас устал от своей. Зато теперь я чувствую, что на все
мне ее не хватит.
Я начал неистово доказывать, что его
настойчивое стремление изменить мой образ жизни - это произвол, и что оно меня
пугает. Я сказал, что на определенном уровне я с ним согласен, но лишь один тот
факт, что он неизменно остается хозяином положения, делает всю ситуацию
неприемлемой для меня.
- Дурак, у тебя нет времени на то,
чтобы становиться в позу, - сурово произнес он. - То, что ты делаешь в данный
момент, вполне может оказаться твоим последним поступком на земле, твоей
последней битвой. В мире нет силы, которая могла бы гарантировать тебе, что ты
проживешь еще хотя бы минуту.
- Я знаю, - сказал я, сдерживая
гнев.
- Нет. Ты не знаешь. Если бы ты это
знал, ты был бы охотником.
Я заявил, что осознаю
неотвратимость своей смерти, но говорить или думать об этом бесполезно, потому
что я ничего не могу сделать, чтобы ее избежать. Дон Хуан засмеялся и, сказал,
что я похож на балаганного актера, механически твердящего заученную роль.
- Если бы это была твоя последняя
битва на земле, я бы сказал, что ты - идиот, - спокойно проговорил он. - Свой
последний поступок на земле ты совершаешь, находясь в совершенно дурацком
состоянии.
Некоторое время мы оба молчали.
Мысли у меня в голове перепутались и устроили бешеную свистопляску. Он,
разумеется, был прав.
- Друг мой, у тебя же нет времени.
Нет времени. Его нет ни у кого из нас.
- Я согласен с тобой, дон Хуан, но…
- Просто соглашаться ни к чему, -
перебил он. - Вместо того, чтобы так легко соглашаться на словах, ты должен
соответствующим образом действовать. Прими вызов. Изменись.
- Что, вот так взять и измениться?
- Именно так. Изменение, о котором
я говорю, никогда не бывает постепенным. Оно происходит внезапно. А ты даже не
думаешь готовиться к неожиданному действию, от которого изменится абсолютно
все.
Мне показалось, что он сам себе
противоречит. Я объяснил ему, что если бы я готовился к изменению, то тем самым
постепенно изменялся бы.
- Ты не изменился ни на йоту, -
сказал он. - И поэтому веришь, что меняешься очень постепенно, понемногу. Но
однажды ты, возможно, очень удивишься, обнаружив, что внезапно, без каких бы то
ни было предупреждений изменился. Я знаю, что так оно и бывает, и поэтому не
оставляю попыток тебя убедить.
Я не мог продолжать спорить, потому
что не был уверен в том, что действительно хочу что-то сказать. Немного
помолчав, дон Хуан продолжил объяснения:
- Наверное, мне следовало бы
сказать иначе. Я вот что тебе советую: обрати внимание на то, что ни у одного
из нас не может быть уверенности в том, что его жизнь будет продолжаться
неопределенно долго. Я только что сказал, что изменение происходит внезапно.
Точно так же приходит смерть. Как ты думаешь, что можно с этим поделать?
Я решил, что его вопрос - чисто
риторический. Но он приподнял брови, требуя ответа.
- Жить как можно счастливее, -
ответил я.
- Верно! А ты знаешь хоть одного
человека, который был бы по-настоящему счастлив?
Моим первым побуждением было
ответить "да". Мне показалось, что я знаком с довольно многими
людьми, которые могли бы послужить примером. Однако затем я понял, что с моей
стороны это будет лишь пустая попытка оправдаться. И я ответил:
- Нет. Действительно не знаю.
- А я - знаю, - сказал дон Хуан. -
Есть люди, которые очень аккуратно и осторожно относятся к природе своих
поступков. Их счастье - в том, что они действуют с полным осознанием того, что
у них нет времени. Поэтому во всех их действиях присутствует особая сила, в
каждом их поступке есть чувство.
Дон Хуан замолчал, как бы подбирая
соответствующее слово. Он потер виски и улыбнулся. Потом внезапно встал, словно
давая понять, что разговор окончен. Я принялся умолять его закончить то, что он
мне говорил. Он сел и выпятил губы.
- Поступки обладают силой, - сказал
он. - Особенно когда тот, кто их совершает, знает, что это - его последняя
битва. В действии с полным осознанием того, что это действие может стать для
тебя последним на земле, есть особое всепоглощающее счастье. Мой тебе совет:
пересмотри свою жизнь и рассматривай свои поступки именно в таком свете.
Я не согласился с ним. Я сказал,
что для меня счастье состоит в том, что моим действиям свойственна определенная
протяженность во времени, и я могу по своему желанию продолжать делать то, что
делаю в данный момент, особенно если это мне нравится. Я объяснил ему, что мое
несогласие - отнюдь не банальная фраза, но утверждение, которое вытекает из
глубокой убежденности в том, что и мир, и я сам обладаем свойством существовать
в течение промежутка времени, вполне поддающегося оценке.
Все мои усилия доходчиво
изъясниться дона Хуана, похоже, весьма забавляли. Он все время посмеивался,
качал головой, а когда я выдал фразу насчет "свойства существовать в
течение промежутка времени, вполне поддающегося оценке", он сорвал с
головы шляпу, швырнул ее на землю и принялся топтать.
Закончилось это тем, что мы оба
хохотали над его уморительной выходкой.
- У тебя нет времени, приятель, -
сказал он. - В этом - беда всех человеческих существ. Времени нет ни у кого из
нас, и твой "поддающийся оценке промежуток времени" ничего не значит
в этом жутком таинственном мире.
- Надежда на этот самый
"промежуток времени" делает тебя робким, лишает решительности, -
продолжал он. - И в твоих действиях не может быть того духа, той мощи, той
неодолимой силы, которая присутствует в действиях того, кто знает, что
сражается в своей последней битве на этой земле. Другими словами, расчет на
"промежуток времени" не делает тебя ни счастливым, ни могущественным.
Я признался, что боюсь мыслей о
предстоящей смерти, и обвинил дона Хуана в том, что он своими постоянными
разговорами о смерти лишает меня душевного равновесия.
- Но ведь нам всем действительно предстоит
умереть, - сказал он.
Дон Хуан указал на далекие холмы.
- Есть нечто, что ждет меня где-то
там. Это - несомненно. И когда-нибудь оно меня дождется. Это - тоже несомненно.
Но ты, наверное, - совсем не такой, и смерть вовсе тебя не ждет.
Я в отчаянии развел руками, и он
рассмеялся.
- Дон Хуан, я не желаю об этом
думать.
- Почему?
- Это бессмысленно. Ведь она так
или иначе где-то меня ждет, тогда какой смысл по этому поводу тревожиться?
- Разве я сказал, что ты должен по
этому поводу тревожиться?
- Тогда что я должен делать?
- Использовать ее. Сосредоточить
внимание на связующем звене между тобой и твоей смертью, отбросив сожаление,
печаль и тревогу. Сосредоточить внимание на том факте, что у тебя нет времени.
И пусть действия твои текут соответственно. Пусть каждое из них станет твоей
последней битвой на земле. Только в этом случае каждый твой поступок будет
обладать законной силой. А иначе все, что ты будешь делить в своей жизни, так и
останется действиями робкого и нерешительного человека.
- А что, это так ужасно - быть
робким и нерешительным человеком?
- Нет, если ты намерен жить вечно.
Но если тебе предстоит умереть, то у тебя просто нет времени на проявления
робости и нерешительности. Нерешительность заставляет тебя цепляться за то, что
существует только в твоем воображении. Пока в мире - затишье, это успокаивает.
Но потом этот жуткий таинственный мир разевает пасть, намереваясь тебя
проглотить, и ты с полной очевидностью осознаешь, что все твои проверенные и
надежные пути вовсе такими не были. Нерешительность мешает нам испытать и
полноценно использовать свою судьбу - судьбу людей.
- Но, дон Хуан, это же
противоестественно - все время жить с мыслью о смерти.
- Смерть ожидает нас, и то, что мы
делаем в этот самый миг, вполне может стать нашей последней битвой на этой
земле, - очень серьезно, почти торжественно произнес он. - Я называю это
битвой, потому что это - борьба. Подавляющее большинство людей переходит от
действия к действию без борьбы и без мысли. Охотник же, наоборот, тщательно
взвешивает каждый свой поступок. И поскольку он очень близко знаком со своей
смертью, он действует рассудительно, так, словно каждое его действие -
последняя битва. Только дурак может не заметить, настолько охотник превосходит
своих ближних - обычных людей. Охотник с должным уважением относится к своей
последней битве. И вполне естественно, что последний поступок должен быть самым
лучшим. Это доставляет удовольствие. И притупляет страх.
- Ты прав, - признал я. - Просто
это трудно принять.
- Да. Чтобы убедиться в том, что
дело обстоит именно так, тебе понадобятся годы. И годы - на то, чтобы научиться
действовать сообразно этому убеждению. Мне остается лишь надеяться, что ты
успеешь.
- Ты пугаешь меня, когда так
говоришь, - сказал я.
Дон Хуан окинул меня взглядом. Лицо
его было необычайно серьезно.
- Я уже говорил тебе, это - очень
странный мир. Силы, которые руководят людьми, непредсказуемы и ужасны, но в то
же время их великолепие стоит того, чтобы стать его свидетелем.
Он замолчал и снова взглянул на
меня. Казалось, он вот-вот раскроет мне что-то очень важное. Но он передумал и
улыбнулся.
- Что, в самом деле существует
нечто, что нами руководит?
- Конечно. Существуют силы, которые
нас направляют.
- Ты можешь их описать?
- Нет. Действительно - нет. Я могу
только назвать их разными словами: сила, дух, ветер или как-нибудь еще.
Я собрался было расспросить его
подробнее, но не успел задать ни одного вопроса. Он встал. Я изумленно
уставился на него. Он встал одним движением: его тело просто дернулось вверх, и
в мгновение ока он уже стоял на ногах.
Я все еще размышлял о
необыкновенном мастерстве, которое требуется для того, чтобы двигаться с такой
скоростью, когда дон Хуан сухим приказным тоном велел мне поймать кролика,
убить, освежевать и зажарить до того, как закончатся сумерки.
Он взглянул на небо и сообщил, что
времени у меня, пожалуй, достаточно.
Я автоматически начал действовать
так, как действовал уже много раз. Дон Хуан шел рядом и оценивающим взглядом
следил за каждым моим движением. Я был очень спокоен и двигался с большой
осторожностью, поэтому без особого труда в скором времени поймал кролика-самца.
- Теперь убей его, - сухо велел дон
Хуан.
Я засунул руку в ловушку, схватил
кролика за уши и начал тянуть к себе. И тут вдруг меня охватил дикий ужас.
Впервые за все время, в течение которого дон Хуан обучал меня охоте.
Я засунул руку в ловушку, схватил
кролика за уши и начал тянуть к себе. И тут вдруг меня охватил дикий ужас.
Впервые за все время, в течение которого дон Хуан обучал меня охоте, до меня
дошло: он никогда не учил меня убивать дичь! Множество раз мы с ним бродили по
пустыне, и до сих пор он убил только одного кролика, двух перепелов и одну
гремучую змею.
Я отпустил кролика и взглянул на
дона Хуана:
- Я не могу его убить.
- Почему?
- Я никогда этого не делал.
- Но ты же убил сотни птиц и других
животных.
- Из ружья, а не голыми руками.
- Какая разница? Время этого
кролика подошло к концу.
Тон дона Хуана потряс меня. Он
говорил настолько уверенно, с такой убежденностью, что в сознании моем не
осталось и тени сомнения. Он действительно знал, что время этого кролика
закончилось.
- Убей его! - с яростным блеском в
глазах приказал он.
- Не могу.
Дон Хуан закричал, что кролик
должен умереть, потому что закончил свои скитания по этой прекрасной пустыне, и
что мне нечего увиливать, так как сила, которая направляет пути кроликов,
привела в мою ловушку именно этого кролика, и сделала это как раз на границе
сумерек.
На меня нахлынул целый поток
бессвязных мыслей и ощущений. Они словно только и ждали возможности меня
одолеть, и, явившись, привели меня в состояние глубокой подавленности. Со
смертельной ясностью я почувствовал, какая это трагедия для кролика - попасть в
мою западню. За считанные секунды в сознании пронеслись воспоминания о наиболее
критических моментах моей жизни, когда я сам был в положении, подобном
положению этого кролика.
Я смотрел на кролика, а кролик - на
меня. Он прижался к задней стенке клетки. Он сидел, свернувшись почти
калачиком, очень тихо и неподвижно. Мы с ним обменялись мрачными взглядами. В
его взгляде я прочел молчаливое отчаяние, и это еще больше усилило во мне
ощущение полного сходства с этим кроликом. Я живо представил себя на его месте.
- Черт с ним, - громко сказал я. -
Я никого не буду убивать. Я его отпускаю.
От избытка чувств меня затрясло. Дрожащими
руками я полез в ловушку, пытаясь схватить кролика за уши. Он быстро увернулся,
и я промазал. Я попытался еще раз и снова неудачно. Я пришел в отчаяние. Меня
стало тошнить, и я быстро ударил по ловушке ногой, чтобы разбить ее и таким
образом освободить кролика. Но клетка оказалась неожиданно прочной и не
разваливалась. Мое отчаяние переросло в невыносимую муку. Изо всех сил я правой
ногой топнул по клетке. Прутья с треском сломались. Я вытащил кролика, на
мгновение испытав облегчение, от которого в следующий момент не осталось и
следа. Кролик без движения висел у меня в руке. Он был мертв.
Я не знал, что делать. В голове
начали роиться мысли о том, отчего мог умереть кролик. Я оглянулся на дона
Хуана. Он смотрел на меня. Я ощутил ужас, от которого по всему телу прошла
холодная волна.
Я сел на землю возле каких-то
камней. Ужасно болела голова. Дон Хуан положил на нее ладонь и прошептал мне в
самое ухо, что я должен освежевать кролика и зажарить мясо до того, как
закончатся сумерки.
Меня тошнило. Дон Хуан разговаривал
со мной очень терпеливо, как с ребенком. Он сказал, что силы, руководящие
людьми и животными, привели именно этого кролика ко мне. Точно так же
когда-нибудь они приведут меня к моей собственной смерти. Он сказал, что смерть
кролика была даром мне, точно так же, как моя смерть станет даром кому-то
другому.
Мне было плохо. Казалось бы, ничего
особенного не произошло, но простые события этого дня что-то надломили во мне.
Я пытался думать, что это - всего-навсего кролик, но однако не мог отделаться
от ощущения какой-то жуткой своей с ним тождественности.
Дон Хуан сказал, что я должен
поесть мяса этого кролика. Хоть кусочек. Это закрепит то, что я сделал сегодня.
- Я не могу, - кротко попытался я
отказаться.
- В руках этих сил мы - мусор,
ничто, - жестко произнес он. - Так что прекрати потакать своему чувству
собственной важности и воспользуйся подарком силы как подобает.
Я поднял кролика. Он был еще
теплый.
Дон Хуан наклонился ко мне и
прошептал:
- Твоя ловушка стала для него последней битвой.
Я же тебе говорил: время его скитаний по этой чудесной пустыне закончилось.
|