Передо мной стоял старик-индеец.
– Мне говорили, сэр, что вы большой
знаток растений, – сказал я.
Буквально за минуту до этого мой
приятель, который нас свел, куда-то ушел, и нам не оставалось ничего другого,
кроме как представиться. Старик сказал, что его зовут Хуан Матус.
– Кто говорил, твой приятель, что
ли? – небрежно поинтересовался он.
– Да.
– Что ж, я в самом деле собираю
растения, вернее, они мне позволяют себя собирать, – мягко произнес он.
Мы стояли в зале ожидания
автобусной станции в Аризоне. Я спросил по-испански, не согласится ли он
ответить на некоторые вопросы. Сказано это было очень официально и звучало так:
– Не позволит ли благородный
господин (кабальеро) задать ему несколько вопросов?
Слово «кабальеро» происходит от
испанского «кабальо» – лошадь – и буквально переводится как «всадник-дворянин».
Старик ехидно посмотрел на меня и с
широкой улыбкой произнес:
– Всадник без коня. Я же тебе
сказал: меня зовут Хуан Матус.
Его улыбка мне понравилась. Я
подумал, что он, должно быть, умеет ценить прямоту, и решил без обиняков
изложить свою просьбу. Я сказал, что меня интересует все, что связано со сбором
и изучением лекарственных растений, в особенности – все то, что касается
использования галлюциногенного кактуса пейота, которым я довольно долго
занимался в Лос-Анжелесском университете.
Сказано это было довольно
сдержанно, с достоинством и, как мне показалось, весьма убедительно. Я решил,
что представился достаточно солидно и впечатление произвел внушительное.
Старик медленно кивнул. Его
молчание меня ободрило, и я добавил, что для нас обоих, вне всякого сомнения,
было бы полезно как-нибудь встретиться и потолковать о пейоте.
Но тут он поднял голову и взглянул
мне прямо в глаза. Это был жуткий, устрашающий взгляд, хотя в нем не было ни
гнева, ни угрозы. И все же этот взгляд буквально пронзил меня насквозь. Я
словно онемел, моя болтовня мгновенно оборвалась. На этом мы расстались. Однако
перед уходом старик все же несколько меня обнадежил, сказав, что я могу
как-нибудь заехать к нему в гости.
Чтобы оценить должным образом,
насколько сильно подействовал на меня взгляд дона Хуана, нужно представить себе
всю его уникальность в контексте моего жизненного опыта. Дело в том, что к тому
времени, когда я взялся за изучение антропологии и встретился с доном Хуаном,
мне уже довелось как следует «покрутиться» в жизни, и в этом плане я чувствовал
себя достаточно искушенным. С тех пор, как я покинул дом, прошло много лет, и я
считал, что вполне могу о себе позаботиться. Всякий раз, когда мне приходилось
сталкиваться с какими-либо препятствиями или чьим-то противодействием, я
неизменно умудрялся то ли найти обходные пути, то ли добиться своего лестью,
обманом, хитростью. Иногда я шел на компромиссы, иногда – спорил, иногда –
злился. Если ничто не помогало, можно было прибегнуть к жалобам и нытью – часто
это срабатывало. Другими словами, в любых обстоятельствах у меня в запасе
всегда был какой-нибудь ход, и никогда ни одному человеку не удавалось осадить
меня так быстро и основательно, как это сделал в тот день дон Хуан одним только
взглядом. Причем дело было не только в том, что я замолчал – мне не раз
доводилось, не проронив ни единого слова, выслушивать уважаемых мною
оппонентов, вступать в пререкания с которыми я не мог себе позволить. Но мысли
мои в таких случаях все равно были исполнены гнева и раздражения. Взгляд же
дона Хуана подействовал на меня настолько оглушающе, что я на какое-то время
утратил даже способность к сколько-нибудь связному мышлению.
Я был настолько заинтригован
необычайной силой этого взгляда, что решил во что бы то ни стало встретиться со
стариком еще раз.
Полгода я готовился, перечитывая
все, что смог найти, об использовании пейота американскими индейцами, обращая
особое внимание на материалы, касавшиеся пейотного культа индейцев Великих
Равнин. В итоге мне удалось познакомиться практически со всем, что когда-либо
было написано на эту тему. Почувствовав, что готов, я снова отправился в
Аризону.
Суббота, 17 декабря 1960
Чтобы отыскать дом дона Хуана, мне
пришлось буквально провести опрос местного индейского населения, на что ушел не
один час и не один доллар. В конце концов, где-то к полудню, я все же добрался
до него и остановил машину перед дверью. Дон Хуан сидел на деревянном ящике
из-под молочных бутылок. Он вроде бы узнал меня и помахал рукой, пока я вылезал
из машины.
Мы обменялись любезностями, а потом
я осторожно перевел разговор на цель своего приезда, сказав, что в прошлый раз
был здорово сбит с толку. Я покаялся в том, что блефовал тогда, хвастая своими
познаниями относительно пейота, на самом деле не зная ровным счетом ничего. Дон
Хуан неотрывно смотрел на меня. Его глаза излучали доброту.
Потом я рассказал, как полгода
готовился к этой встрече, изучая специальную литературу.
– И теперь я действительно довольно
много знаю о пейоте, – заключил я.
Дон Хуан рассмеялся, усмотрев,
очевидно, в моих словах что-то забавное, а я смущенно замолчал, чувствуя
нарастающее раздражение.
Дон Хуан явно заметил мою реакцию и
заверил меня, что, несмотря на самые лучшие побуждения, подготовиться к нашей
встрече у меня не было никакой возможности.
Я прикинул, не спросить ли о
скрытом смысле этого утверждения, если таковой имеется, но решил воздержаться.
Однако дон Хуан, словно уловив мое настроение, сам объяснил, что имеет в виду.
Он сказал, что я напомнил ему историю об одном правителе некоторого
государства, который преследовал людей, относившихся к определенной категории.
Эти люди ничем не отличались от своих преследователей, кроме одного – отдельные
слова они произносили по-своему. И это их, естественно, выдавало. Правитель
расставил на всех дорогах и перекрестках посты, которые должны были требовать
от каждого прохожего произнести контрольное слово. Тех, кто выговаривал его как
положено, отпускали, а тех, кто произносил иначе, убивали на месте. И вот
однажды один молодой человек из числа преследуемых решил подготовиться к тому,
чтобы миновать посты. Для этого он начал учиться нужному произношению
контрольного слова.
С широкой улыбкой дон Хуан сказал,
что на это у молодого человека ушло как раз «полгода». И вот настал день
великого испытания. Молодой человек уверенно подошел к заставе и стал ждать,
пока часовой задаст ему вопрос.
Тут дон Хуан выразительно умолк и
взглянул на меня. Пауза была явно наигранной и показалась мне приемом довольно
банальным, но я не подал виду, поддерживая игру. Что будет дальше, мне было
хорошо известно – это был старый анекдот о евреях в Германии. Чтобы выявить
еврея, человека заставляли произносить определенные слова. В этом анекдоте
молодой человек попадался, потому что часовой забыл контрольное слово и
попросил произнести другое, похожее, но которое тот выговаривать не умел.
Дон Хуан, казалось, ожидал, пока я
спрошу, что было дальше. Что я и сделал, притворяясь, что меня в самом деле
интересует продолжение истории:
– Что же с ним случилось?
– Молодой человек был очень хитер,
– ответил дон Хуан, – он понял, что контрольное слово вылетело у часового из
головы, и прежде, чем тот успел что-либо сказать, признался, что готовился
целых полгода.
Он снова замолчал, глядя на меня с
озорным блеском в глазах. На этот раз перевес явно был на его стороне.
Признание молодого человека было чем-то новеньким, и теперь уже я действительно
не знал, чем закончится история.
– Так что же все-таки с ним
случилось? – спросил я, теперь уже с неподдельным интересом.
– Как что? Разумеется, его тут же
убили, – ответил дон Хуан и залился раскатистым хохотом.
Мне понравился этот новый ход, а
еще больше понравилось, как лихо он связал старый анекдот с моим собственным
поведением. Похоже, дон Хуан специально все это придумал. Конечно, он надо мной
потешался, но как тонко и артистично! Я тоже засмеялся.
Потом я заявил, что, наверное, в
самом деле глупо выгляжу, но мне действительно очень хочется знать все, что
касается растений.
– Я люблю ходить пешком, – сказал
он.
Я решил, что он не хочет отвечать и
потому меняет тему. Мне не хотелось быть назойливым.
Он спросил, не хочу ли я
отправиться с ним в небольшой поход по пустыне. Я с готовностью заявил, что
такая прогулка, безусловно, доставит мне удовольствие.
– Только это будет не прогулка, –
предупредил он. Тогда я сказал, что в отношении работы с ним настроен весьма
серьезно. Мне нужна любая информация об использовании лекарственных растений, и
я готов заплатить ему за то время и усилия, которые он на меня затратит.
– И сколько ты собираешься мне
платить?
В его голосе проскользнула нотка
алчности.
– Сколько ты сочтешь нужным.
– Тогда за мое время ты будешь
платить мне своим временем, – произнес он.
Я подумал, что он – явно со
странностями, и ответил, что не понимаю. Он объяснил, что о растениях вообще
нечего рассказывать, поэтому брать с меня за это деньги для него немыслимо.
Он пронзительно посмотрел на меня,
нахмурился и спросил:
– Слушай, чем это ты все время
занимаешься в кармане? Уж не ласкаешь ли своего бобика?
В необъятном кармане моей штормовки
лежал блокнот, и я вслепую непрерывно записывал в него наш разговор. Когда я
объяснил дону Хуану, в чем дело, он от души расхохотался.
Я сказал, что просто не хотел
действовать ему на нервы.
– Пиши, если хочешь, – разрешил он,
– ты не действуешь мне на нервы.
Мы бродили по окрестной пустыне,
пока почти совсем не стемнело. Дон Хуан не показал мне ни одного растения и
вообще не сказал ни слова на эту тему. Наконец мы остановились передохнуть
возле каких-то больших кустов.
– Растения – очень занятные
существа, – сказал дон Хуан, не глядя на меня, – они живые и все чувствуют.
Едва он это произнес, как сильный
порыв ветра пронесся по пустынному чапаралю. Кусты громко зашелестели.
– Слышишь? – спросил дон Хуан. –
Листья и ветер со мной соглашаются.
Он сложил правую ладонь лодочкой и
приставил к уху, как бы для того, чтобы лучше слышать.
Я засмеялся. Прежде чем познакомить
меня с доном Хуаном, мой приятель предупредил, что старик со странностями. И
теперь я решил, что «соглашение с листьями» – одна из его эксцентричных шуток.
Мы прошли еще немного, но дон Хуан
по-прежнему не показывал мне и не собирал никаких растений. Он просто скользил
сквозь кустарник, слегка прикасаясь к ветвям. Затем он остановился, присел на
камень и велел мне отдохнуть и осмотреться.
Но я был настроен на беседу и еще
раз напомнил ему, что меня очень интересуют растения, особенно пейот. Я снова
предложил ему плату за информацию.
– Не нужна мне никакая плата, –
сказал он, – Спрашивай о чем угодно. Я расскажу тебе то, что мне известно, а
после объясню, что со всем этим делать.
Дон Хуан поинтересовался,
устраивает ли меня такой вариант. Я был доволен. Но потом он добавил загадочную
фразу:
– Только вряд ли о растениях можно
что-то узнать, ведь о них нечего сказать.
Я не понял, что он сказал, или что
он имел в виду.
– Что ты сказал?
Он трижды повторил ту же самую
фразу. Как только дон Хуан замолчал, из-за холмов вынырнул военный самолет. Он
пронесся над нами на бреющем полете, сотрясая всю округу ревом двигателей.
– О! Слышишь, как мир со мной
соглашается? – сказал дон Хуан, приставив к уху левую ладонь.
Дон Хуан казался мне весьма
занятным человеком. К тому же он так заразительно смеялся.
– Дон Хуан, ты родом из Аризоны? –
спросил я, чтобы вновь навести разговор на возможность получить от него
интересующую меня информацию.
Он взглянул на меня и утвердительно
кивнул. В его глазах появилась усталость. Между нижними веками и зрачками
блеснули белки.
– Ты родился в этих местах?
Он снова молча кивнул. Жест был
вроде бы утвердительным, и в то же время рассеянным, как у человека, глубоко
погруженного в свои мысли.
– А ты-то сам откуда? – спросил дон
Хуан.
– Из Южной Америки.
– Южная Америка большая. Ты что,
родился во всей сразу?
Он вновь посмотрел на меня, блеснув
глазами.
Я начал было объяснять ему
обстоятельства своего рождения, но он перебил меня:
– В этом смысле мы с тобой похожи.
Вообще-то я – яки из Соноры. Но сейчас живу здесь.
– Правда? А я родом из…
Он не дал мне договорить.
– Знаю, знаю. Ты – тот, кто ты
есть, родом оттуда, откуда ты родом, так же, как я – яки из Соноры.
Меня вновь поразил его ясный взгляд,
а от смеха я почему-то почувствовал неудобство, словно дон Хуан уличил меня во
лжи. Это было какое-то неопределенное чувство вины. Как будто дон Хуан знал обо
мне нечто такое, чего не знал я сам или в чем не хотел признаваться.
Мне становилось все более не по
себе. Дон Хуан, видимо, это заметил, и спросил:
– Как насчет того, чтобы поужинать
в ресторане?
Мы вернулись к его дому, а потом
поехали в город. По дороге я почувствовал некоторое облегчение, но полностью
расслабиться мне все же не удалось. Я ощущал как бы нависшую надо мной угрозу,
но никак не мог понять, в чем дело.
В ресторане я хотел угостить дона
Хуана пивом, но он отказался, сказав, что вообще не пьет, даже пива. Я не
поверил и внутренне усмехнулся: мой друг, который нас познакомил, говорил мне,
что «старик, как правило, обычно малость не в себе». Но даже если дон Хуан лгал
насчет того, что не пьет, это меня ничуть не беспокоило. Все равно он мне
нравился, в нем было что-то, что меня успокаивало.
На моем лице, видимо, было написано
недоверие, так как дон Хуан объяснил, что в молодости пил довольно много, но
однажды взял и бросил.
– Люди, как правило, не отдают себе
отчета в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни все, что
угодно. Вот так.
И дон Хуан щелкнул пальцами, как бы
демонстрируя, насколько просто это делается.
– Ты думаешь, так легко бросить
пить или, скажем, курить? – спросил я.
– Ну конечно! – убежденно
воскликнул он. – Бросить пить или курить – вообще дело плевое. Эти привычки –
ерунда, ничто, если мы намерены от них отказаться.
В это мгновение кипяток в кофеварке
весело забулькал.
– Слышишь? – воскликнул дон Хуан,
блеснув глазами. – Кипяток со мной согласен.
И, помолчав немного, добавил:
– Человек может получать
подтверждение от всего, что его окружает.
Тут кофеварка издала булькающий
звук, напоминающий нечто не совсем приличное.
Дон Хуан взглянул на кофеварку и
мягко произнес:
– Спасибо.
Потом он кивнул и оглушительно
захохотал.
Я был буквально ошеломлен. Смеялся
он, пожалуй, слишком громко, но вся ситуация в целом меня чрезвычайно
озадачила.
На этом наша первая встреча
закончилась. У дверей ресторана я попрощался со своим «информатором». Я сказал,
что мне еще нужно заехать к друзьям и что хотел бы снова встретится с ним в
конце следующей недели.
– Когда ты будешь дома? – спросил
я.
Он окинул меня оценивающим взглядом
и ответил:
– Тогда, когда ты приедешь.
– Но я не знаю точно, когда смогу
приехать.
– Приезжай, когда сможешь, и не
беспокойся.
– А если тебя не будет дома?
– Буду, – с улыбкой ответил он,
повернулся и зашагал прочь.
Я догнал его и спросил, не
возражает ли он против того, чтобы я взял с собой фотоаппарат и сфотографировал
его самого и его дом.
– Исключено, – ответил дон Хуан,
нахмурившись.
– А магнитофон хоть можно?
– Боюсь, что с магнитофоном дело
обстоит точно так же.
Мне стало досадно. Я разозлился и
заявил, что не нахожу в его отказе никакой логики.
Дон Хуан отрицательно покачал
головой.
– Забудь об этом, – властно сказал
он. – И, если хочешь иметь со мной дело, никогда больше не вспоминай.
Я сделал слабую попытку настаивать,
объясняя, что фотографии и магнитофонные записи необходимы мне в работе. Дон
Хуан сказал, что во всем, что мы делаем, по-настоящему необходимо лишь одно –
«дух».
– Без духа человек ни на что не
годен, – заявил он, – А у тебя его нет. Вот это должно тебя беспокоить, а вовсе
не фотографии.
– Что ты име…
Он не дал мне договорить, взмахом
руки прервав на полуслове, но, отойдя на несколько шагов, обернулся.
– Приезжай обязательно, – сказал он вполголоса и
помахал рукой на прощанье.
|