Дон Хуан явно ожидал, что я буду пользоваться "травой
дьявола" как можно чаще. Это как-то плохо вязалось с его органической
неприязнью к ее силе. Сам он объяснял свое требование тем, что вскоре мне опять
придется курить, и к тому времени я должен по возможности ближе познакомиться с
силой "травы дьявола".
Он то и дело предлагал мне по крайней мере попробовать еще
одно гадание с ящерицами. Я долго колебался. Между тем напоминания дона Хуана
становились все настойчивей, так что под конец я просто почувствовал себя
обязанным ему уступить, и однажды решился погадать насчет кое-каких пропавших
вещей.
Понедельник, 28 декабря 1964
В субботу 19 декабря я срезал корень datura. Я подождал,
пока стемнеет, и проделал свой танец вокруг растения. За ночь я приготовил
экстракт корня. В воскресенье, часам к 6 утра, вернулся туда, где рос мой
дурман, и сел перед ним. Я прихватил с собой тщательно записанные указания дона
Хуана относительно этой процедуры. Перечитав свои записи, я сообразил, что в
данном случае нет необходимости размалывать семена. Почему-то уже одно то, что
я просто сижу перед своим растением, давало мне непривычное чувство
эмоционального равновесия, ясности мышления, т.е. силы концентрации на том, что
делаю, чего я вообще напрочь лишен.
Я в точности исполнил все предписания, так рассчитав время,
чтобы к концу дня паста и корень были готовы. В пять часов я занялся ловлей
ящериц. За полтора часа я перепробовал все способы, какие только мог придумать,
но все впустую.
Я сидел перед растением дурмана, теряясь в догадках, как же
выйти из положения, когда вдруг вспомнил указание дона Хуана, что вначале с
ящерицами нужно поговорить. Поначалу я испытывал неловкость - все равно как при
выступлении перед аудиторией. Вскоре однако это чувство прошло, и я продолжал
говорить. Была уже почти ночь, когда я, подняв камень, увидел под ним ящерицу.
Она казалась застывшей. Я взял ее в руки, и тут же увидел под соседним камнем
другую ящерицу, тоже застывшую. Они даже не пытались вырваться.
Труднее всего оказалось зашить пасть и веки. Я заметил, что
благодаря дону Хуану в моих поступках появилась обязательность. Позиция дона
Хуана заключалась в том, что если уж взялся за что-либо, то отступать нельзя.
Впрочем, если бы я захотел остановиться, то к этому не было никаких препятствий.
Возможно, я просто не хотел останавливаться. Я отпустил одну ящерицу, и она
побежала на северо-восток - хороший знак, предвещавший, впрочем, что колдовство
будет не из легких. Другую ящерицу я привязал к своему плечу и по инструкции
смазал себе виски. Ящерица была неподвижна. На мгновение я испугался, что она
умерла, а дон Хуан мне ничего не говорил, что делать в таком случае. Но ящерица
была живой, только оцепеневшей.
Я выпил снадобье и немного подождал. Не почувствовав ничего
необычного, я начал растирать пасту у себя на висках. Пасту я наложил двадцать
пять раз. И тут, совершенно механически и бездумно, как во сне, я несколько раз
коснулся ею лба. Я с ужасом спохватился и поспешно стер пасту Лоб покрылся
испариной. Меня бросило в дрожь. Я почувствовал отчаяние, потому что дон Хуан
всячески от этого предостерегал. Страх сменился чувством абсолютной покинутости
и обреченности. Я был оставлен тут на произвол судьбы. Если со мною что-нибудь
случится, здесь нет никого, кто бы мне помог. Хотелось удрать. Я испытывал
предельную тревогу и растерянность, потому что не представлял, что же теперь
делать. В голову хлынул поток мыслей, сменявшихся с необычайной скоростью. Это
были странные мысли, возникавшие непонятно откуда. Мне известен мой способ
мышления, определяемый моей индивидуальностью, поэтому я замечу любое
отклонение.
Одна из таких чужих мыслей была высказыванием какого-то
автора. Это было похоже, как я смутно помню, на чьи-то слова у меня за спиной.
Произошло это так быстро, что я испугался. Я замер, чтобы зафиксировать эту
неизвестно откуда взявшуюся мысль, но ее сменили обычные мысли. Я был уверен,
что где-то прочел это высказывание, только забыл, кто автор. Вдруг я вспомнил:
Альфред Кребер. Тут же возникла новая чужая мысль и "сказала", что не
Кребер, а Георг Зиммель. Я настаивал на том, что Кребер, когда спохватился, что
уже втянут в гущу спора с самим собой, забыв о недавнем чувстве обреченности.
Веки отяжелели, как от снотворного. Именно такое сравнение
пришло мне в голову, хотя я никогда никакого снотворного не принимал.
Неудержимо клонило в сон. Я хотел добраться до своей машины и там уснуть, но не
мог пошевелиться.
Потом, совершенно неожиданно, я проснулся, вернее, ясно
почувствовал, что проснулся. Первое, что пришло в голову, - который час. Я
огляделся. Растения дурмана передо мной не было. Я с безразличием воспринял,
как должное, что прохожу через очередное колдовство. Часы у меня над головой
показывали 12:35. Значит, сейчас полдень.
Я увидел молодого человека, несущего пачку бумаг. Я едва его
не касался. Я видел прожилки, пульсирующие у него на шее, и слышал ускоренное
биение сердца. Меня так увлекло то, что я видел, что я забыл о моих странных
мыслях. Затем я услышал у себя в голове сопровождавший сцену "голос",
который ее описывал, и понял, что этот "голос" и был источником чужих
мыслей.
Меня так захватило вслушивание, что зрительная сторона
происходившего отошла на задний план. Я слышал голос у самого уха, над правым
плечом. Голос, собственно, и создавал сцену. Но он подчинялся моей воле. Я
чувствовал, что в любой момент могу его остановить и разобрать в подробностях
то, о чем он говорит. Я "видел-слышал" действия молодого человека во
всей их последовательности. Голос продолжал описывать их в малейших деталях, но
в сущности описываемое было само по себе не столь важно. По-настоящему
загадочным был источник голоса над ухом. Я трижды пытался повернуться, чтобы
увидеть наконец того, кто говорит. Я пытался повернуть голову направо или же
просто неожиданно обернуться назад, чтобы наконец увидеть, кто это. Но при
каждой такой попытке виденье расплывалось. Я подумал: "Я не могу
повернуться потому, что я не нахожусь в сфере обычной реальности". Вот эта
мысль была моей собственной.
С этого момента я сосредоточил все внимание на одном лишь
голосе. Он, казалось, исходил от моего плеча - совершенно отчетливый, хотя и
тоненький голосок, причем не детский голос и не фальцет, а мужской голос в
миниатюре.
Это был и не мой голос. Говорил он, надо думать, на
английском. При каждой моей попытке исхитриться его поймать он тут же умолкал
или удалялся, и сцена мутнела. Удачнее всего было бы сравнение со зрительной
формой, создаваемой частичками пыли на ресницах, или же с "мухами" на
сетчатке - червеобразной формой, которую видишь до тех пор, пока не смотришь на
нее прямо, но как только пытаешься, на нее взглянуть, она с движением глазного
яблока моментально ускользает.
Я потерял к происходившему всякий интерес. По мере того, как
я слушал, голос становился более сложным. То, что я воспринимал как голос, все
более походило на то, как если бы кто-то нашептывал мысли мне в ухо - или,
точнее, что-то думало за меня. Мысли были вне меня. Что это так, я не
сомневался, потому что мог одновременно фиксировать свои собственные мысли и
мысли "другого".
В какое-то мгновение голос создал сцены, автором которых был
молодой человек и которые не имели никакого прямого отношения к моему
первоначальному вопросу о пропавших вещах. Молодой человек выполнял очень
сложные действия. Эти действия вновь приобрели значение, и я больше не обращал
внимания на голос. Я начал терять терпение; я хотел остановится. "Но как
это сделать?" - подумал я. Голос в ухе сказал, что нужно вернуться в
каньон. Я спросил, как это сделать, и голос ответил - подумать о своем
растении.
Я подумал о своем растении. Обычно я сидел перед ним, и
делал это так часто, что визуализировать его не составило никакого труда.
Увидев растение, я решил, что это очередная галлюцинация, но голос сказал, что
я вернулся! Я напряг слух. Была только тишина. Растение datura передо мной было
не более реальным, чем все, что я только что видел, но я мог его коснуться, мог
двигаться вокруг него.
Я поднялся и пошел к машине, но почти сразу выдохся, сел и
закрыл глаза. Меня подташнивало, кружилась голова. В ушах звенело. Что-то
скользнуло мне на грудь. Это была ящерица. Я вспомнил предостережение дона
Хуана, что ее нужно отпустить. Мне было все равно, мертвая она или живая. Я
разбил горшок с пастой и набросал на него ногой земли. Потом еле добрался до
машины и провалился в беспамятство.
Четверг, 24 декабря 1964
Сегодня я пересказал свое приключение дону Хуану.
Внимательно меня выслушав, он сказал:
- Ты сделал опаснейшую ошибку.
- Знаю. Это была страшная глупость. Случайность.
- Никаких случайностей, когда имеешь дело с "травой
дьявола". Говорил я тебе, что она все время будет тебя испытывать. Я так
понимаю, что ты или очень силен, или же в самом деле у нее любимчик. Центр лба
- только для великих брухо, которые в совершенстве освоили обращение с силой.
- А что обычно происходит, когда человек смажет себе пастой
лоб, дон Хуан?
- Если только он не великий брухо, то попросту никогда не
вернется.
- Ты сам когда-нибудь мазал себе пастой лоб, дол Хуан?
- Никогда. Мой бенефактор говорил мне, что из такого
путешествия возвращаются лишь очень немногие. Человек может отсутствовать в
течение многих месяцев, и другим приходится за ним все это время ухаживать. Мой
бенефактор говорил, что ящерицы могут взять человека хоть на край света и
показать по его заказу самые немыслимые тайны и чудеса.
- А ты знаешь кого-нибудь, с кем такое было?
- Да. С моим бенефактором. Но он никогда не говорил мне, как
оттуда возвращаться.
- Неужели возвращение такое трудное?
- Безусловно. Вот почему то, что с тобой было, для меня в
самом деле поразительно. Ты делал все совершенно вслепую, а мы обязаны
соблюдать строжайшую последовательность, потому что только так приобретают
силу. Иначе мы ничто.
Воцарилось долгое молчание. Я видел, что он о чем-то глубоко
задумался.
Суббота, 26 декабря 1964
Дон Хуан спросил, искал ли я ящериц. Я сказал, что искал, но
не смог найти. Я спросил, что было бы, если бы одна из них умерла у меня в
руках. Он сказал, что смерть ящерицы - плохой знак. Если ящерица с зашитой
пастью умрет, то нет смысла продолжать колдовство. Кроме того, это будет
означать, что ящерицы порвали со мной дружбу, и дальнейшее обучение с
"травой дьявола" нужно надолго отложить.
- Как надолго, дон Хуан? - спросил я.
- Года на два или больше.
- А что было бы, если бы и вторая умерла?
- Со смертью второй тебе уже грозит серьезная опасность. Ты
остаешься один, без проводника. Ничего еще, если она умерла до начала
колдовства, - его еще можно оставить, заодно распрощавшись с "травой
дьявола". Но вот если бы ящерица умерла у тебя на плече, когда колдовство
уже началось, тогда пришлось бы его продолжать, а это уж действительно безумие.
- Почему безумие?
- Потому что в этом случае все теряет смысл. Ты один, без
проводника, и видишь устрашающие и бессмысленные вещи.
- Что значит - бессмысленные?
- То, что мы видим сами по себе. Вещи, которые мы видим, когда
лишены направления. Это значит, что "трава дьявола" хочет от тебя
отделаться, отшвырнуть наконец прочь.
- А ты знаешь кого-нибудь, с кем было такое?
- Да. Со мной. Без мудрости ящериц я бы сошел с ума.
- Что же ты видел, дон Хуан?
- Кучу чепухи. Что я еще мог видеть без направления?
Понедельник, 28 декабря 1964
- Ты говорил, дон Хуан, что "трава дьявола"
испытывает людей. Как это понимать?
- "Трава дьявола" - как женщина, и, совершенно как
женщина, она льстит мужчинам. Она ставит ловушки на каждом шагу. Ты, например,
попался, когда она заставила тебя помазать пастой лоб. На этом не кончится, и
ты, скорее всего, опять попадешься. Смотри в оба. Не увлекайся ею; "трава
дьявола" - лишь один из путей к тайнам человека знания. Существуют и
другие пути. Главная ее ловушка - заставить тебя поверить, что этот путь -
единственный. Запомни: глупо ухлопать жизнь на один-единственный путь, особенно
если у него нет сердца.
- А как узнать, дон Хуан, что этот путь не имеет сердца?
- Прежде чем ты решишься на этот путь, спроси себя: имеет ли
он сердце? Если ответ будет - нет, значит так оно и есть, и нужно искать другой
путь.
- Но как я смогу наверняка узнать, имеет ли этот путь
сердце?
- Это может любой. Беда в том, что никто не задает себе этот
вопрос; обычно человек слишком поздно понимает, что выбрал путь без сердца,
когда уже стоит на краю гибели. В этой точке лишь очень немногие имеют силы
оставить свою устремленность и отойти.
- Как правильно задать себе этот вопрос?
- Просто задай его.
- Я имею в виду, существует ли какой-нибудь специальный
метод, чтобы я не обманулся и не принял отрицательный ответ за положительный?
- Почему это ты обманешься?
- Ну, скажем, потому, что в этот момент путь будет казаться
приятным и радостным.
- Чушь. Путь без сердца никогда не бывает радостным. Уже для
того, чтобы на него выйти, приходится тяжело работать. Напротив, путь, у
которого есть сердце, всегда легкий: чтобы его полюбить, не нужно особых
усилий.
Тут он вдруг заявил, что "трава дьявола" мне очень
нравится, и я был вынужден признать, что во всяком случае испытываю к ней
предпочтение. А как я отношусь к его союзнику - дымку, спросил он, и мне
пришлось сказать наконец, что сама мысль о нем наводит на меня дикий страх.
- Что я говорил: когда выбираешь путь, надо быть свободным
от страха и честолюбия; но дымок ослепляет тебя страхом, а "трава
дьявола" - честолюбием.
Я возразил, что честолюбие необходимо даже для того, чтобы
выйти на какой угодно путь, и что его утверждение, будто следует быть свободным
от честолюбия, не имеет смысла. Чтобы учиться, уже необходимо честолюбие.
- Желание учиться - это не честолюбие, - сказал
дон Хуан. - Стремление к познанию - наша судьба, потому что мы люди; но искать
"траву дьявола" - значит стремиться к силе, а не к познанию. А это и
есть честолюбие. Смотри, чтобы "трава дьявола" тебя не ослепила. Она
завлекает мужчин и дает им ощущение силы, с нею они уверены, что могут
совершать такие вещи, которые обычному человеку не снились. Но в этом ее
ловушка. А потом путь без сердца обернется против человека и его уничтожит.
Немногое нужно, чтобы умереть, и искать смерти - значит ничего не искать.
|