Вторник, 29 июня 1961
Всю неделю дон Хуан рассказывал мне
о повадках диких животных, чем совершенно меня очаровал. Он объяснил мне, а
потом продемонстрировал несколько тактических приемов охоты, основанных на том,
что он назвал "перепелиные причуды". Я был настолько поглощен его
объяснениями, что совершенно не замечал течения времени. Я даже забыл об обеде.
Дон Хуан в шутку заметил, что это совсем на меня не похоже.
К концу дня он поймал пятерых
перепелов в простейшую ловушку, устанавливать которую он меня научил.
- Двух будет достаточно, - сказал
он и остальных выпустил.
Затем он научил меня жарить
перепелов на костре. Я хотел было нарезать с кустов веток, чтобы запечь
перепелов на костре целиком, как это делал мой дед. Он готовил дичь на углях,
обложив ее листьями и зелеными ветками и обмазав мокрой землей. Но дон Хуан
сказал, что нет никакой нужды в том, чтобы причинять вред кустам, тем более,
что мы уже причинили его перепелам.
Поев, мы не спеша направились к
скалам, видневшимся в отдалении. Мы уселись на склоне песчаникового холма, и я
в шутку сказал, что как по мне, то я приготовил бы всех пятерых перепелов и что
приготовленные мной, они по вкусовым качествам заметно превзошли бы жаркое,
которое приготовил он.
- В этом я не сомневаюсь, - с
готовностью согласился дон Хуан, - Но если бы ты все это проделал, то,
возможно, нам не удалось бы уйти отсюда целыми и невредимыми.
- Что ты хочешь сказать? - спросил
я. - Что могло бы нам помешать?
- Кусты, перепела, все вокруг
восстало бы против нас.
- Никогда я не могу понять, всерьез
ты говоришь или нет, - сказал я.
Он изобразил нетерпение и
причмокнул губами:
- У тебя какое-то странное
представление о том, что значит говорить всерьез. Я много смеюсь, потому что
мне нравится смеяться, но все, что я говорю, это совершенно серьезно, даже если
ты не понимаешь, о чем идет речь. Почему мир должен быть таким, каким ты его
считаешь? Кто дал тебе право так думать?
- Но ведь нет доказательств того,
что он - не такой, - возразил я.
Темнело. Мне было интересно,
собирается ли он поворачивать к дому, но он, похоже, не торопился, а я был
настроен довольно благодушно.
Дул холодный ветер. Вдруг дон Хуан
встал и сказал, что нам нужно подняться на вершину холма и встать там на
свободной от кустов площадке.
- Не бойся, - подбодрил он меня, -
Я - твой друг и прослежу за тем, чтобы с тобой ничего плохого не случилось.
- Что ты имеешь в виду? -
встревожился я.
Дон Хуан обладал коварной
способностью из состояния полнейшей удовлетворенности и даже радости мгновенно
загонять меня в состояние дикого страха.
- В это время суток мир очень
странен, - сказал он. - Вот что я имею в виду. Но что бы ты ни увидел, не
пугайся.
- А что я могу увидеть?
- Пока не знаю, - ответил он,
внимательно всматриваясь во что-то, находящееся к югу от нас.
Дон Хуан вроде не был ничем
обеспокоен. Я смотрел в том же направлении, что и он.
Вдруг он оживился и левой рукой
указал на темное пятно среди кустарника внизу.
- Вот оно, - сказал он, словно ждал
появления чего-то, и это что-то неожиданно появилось.
- Что это? - спросил я.
- Вон оно, - повторил он. - Смотри!
Смотри!
Но я не видел ничего, кроме кустов.
- А теперь оно здесь, - настойчиво
сказал он. - Оно здесь.
В это мгновение меня ударил порыв
ветра, в глазах появилась резь. Я смотрел на то место, куда показывал дон Хуан.
Там не было абсолютно ничего необычного.
- Я ничего не вижу, - сказал я.
- Ты только что это почувствовал.
Только что. Оно попало тебе в глаза и мешает смотреть.
- Что - "оно"? О чем ты
говоришь?
- Я специально привел тебя на
вершину холма, - ответил он. - Здесь мы заметны, и нечто пришло к нам.
- Что "нечто"? Ветер?
- Не просто ветер, - сурово
произнес он. - Тебе может казаться, что это ветер, потому что ветер - это все,
что тебе известно.
Я напряг глаза, вглядываясь в
кустарник, покрывавший окружающую пустыню. Дон Хуан немного постоял рядом со
мной, а потом вошел в чаппараль и начал обрывать большие ветки с каких-то
кустов. Сорвав восемь веток, он сложил их в пучок. Мне он велел проделать то же
самое и громко извиниться перед кустами за причиненный им вред.
Когда у каждого из нас оказалось по
охапке веток, дон Хуан велел мне бегом вернуться на свободную от растительности
вершину холма и там лечь между двумя большими камнями. С молниеносной быстротой
он разложил ветки из моей охапки так, что они укрыли меня с головы до ног.
Потом он улегся сам и точно так же укрылся ветками из своей охапки. Потом
сквозь листья он прошептал, чтобы я следил, как так называемый ветер перестанет
дуть, едва мы сделаемся незаметными.
В какой-то момент ветер, как и
предсказывал дон Хуан, действительно утих, что весьма меня изумило. Переход был
настолько плавным, что я вряд ли заметил бы перемену, если бы специально за
этим не следил. Какое-то время после того, как мы спрятались, ветер еще шуршал
листьями над моим лицом, а потом все вокруг нас постепенно стихло.
Я прошептал дону Хуану, что ветер
стих, и он шепотом ответил, что нужно лежать неподвижно и не шуметь, поскольку
то, что я называю ветром - не ветер вовсе, а нечто обладающее собственной волей
и самым натуральным образом способное нас узнать.
От нервного напряжения я засмеялся.
Приглушенным голосом дон Хуан
обратил мое внимание на застывшую вокруг нас тишину. Потом он прошептал, что
собирается встать, и велел мне сделать то же самое, левой рукой аккуратно
отодвинув ветки.
Встали мы одновременно. Дон Хуан
какое-то время всматривался в южном направлении, а потом вдруг резко повернулся
на запад.
- Змея. Настоящая змея, -
пробормотал он, указывая на юго-запад.
- Смотри! Смотри! - подтолкнул он
меня.
Я смотрел со всей внимательностью,
на какую только был способен. Мне очень хотелось увидеть то, о чем он говорит,
но я ничего не замечал. Вернее, я не замечал ничего такого, чего не было до
этого. Передо мной простиралась пустыня, поросшая кустами, которые, вроде бы,
шевелит мягкий ветерок. Они шелестели.
- Оно здесь, - сказал дон Хуан.
И в это мгновение ветер ударил мне
в лицо. Казалось, что он и в самом деле начал дуть после того, как мы встали.
Это было невероятно, я решил, что всему этому обязательно должно быть
какое-либо вполне логичное объяснение.
Дон Хуан мягко усмехнулся и посоветовал
мне не перегружать мозги поисками причины.
- Давай-ка еще раз наломаем веток,
- сказал он. - Я очень не люблю так поступать с маленькими растениями, но мы
должны тебя остановить.
Он собрал те ветки, которыми мы
укрывались, сложил их в кучу и забросал землей и камнями. Затем так же, как и в
первый раз, мы сорвали по восемь больших раскидистых ветвей. Все это время
ветер дул безостановочно. Я чувствовал, как он треплет волосы у меня над ушами.
Дон Хуан прошептал, что после того, как он меня укроет, я должен лежать молча и
без малейшего движения. Он очень быстро укрыл меня с ног до головы, потом лег
рядом и укрылся сам.
Мы лежали так минут двадцать. За
это время произошло совершенно необъяснимое явление: ветер опять стих. Его
жесткий непрерывный напор сменился едва заметными вибрациями.
Я затаил дыхание в ожидании
сигнала. Вот дон Хуан осторожно отодвинул ветки. Я сделал то же, и мы встали.
Над вершиной холма опять нависла неподвижная тишина. Чаппараль под нами еле-еле
вздрагивал листьями.
Дон Хуан неотрывно смотрел на юг.
- Опять идет! - громко воскликнул
он.
Я непроизвольно подпрыгнул от
неожиданности, едва не потеряв равновесие, а он громко приказал мне смотреть.
- Но что я должен увидеть? - в
отчаянии спросил я.
Он ответил, что оно - чем бы там
оно ни было - ветром или чем-то другим - похоже на облако, на вихрь вдалеке над
кустами, который подбирается к вершине холма, на которой мы стоим.
Я увидел волну, пробежавшую по
кустарнику на некотором расстоянии от нас.
- Вот оно, - сказал дон Хуан, -
смотри, как оно нас ищет.
Сразу вслед за его словами мне в
лицо в очередной раз ударил устойчивый поток ветра. Но реакция моя теперь была
иной - я пришел в ужас. Я не видел того, о чем говорил дон Хуан, однако видел
таинственную волну, пробежавшую по поверхности кустарника. Не желая поддаваться
страху, я спешно выискивал какое-нибудь приемлемое объяснение. Я уверял себя в
том, что в тех местах, должно быть, имеются устойчивые воздушные потоки, и дон
Хуан, отлично зная эту местность, не только хорошо в них разбирается, но и
умеет рассчитывать их поведение. Поэтому все, что от него требовалось, - это
лежать, считать и поджидать, пока ветер прекратится. Поднявшись же на ноги, ему
нужно было только дождаться следующего порыва.
Из моих умственных упражнений меня
вытряхнул голос дона Хуана. Он говорил, что пора уходить. Я заупрямился, мне
хотелось остаться и убедиться в том, что ветер перестанет дуть сам по себе.
- Я ничего не видел, дон Хуан, -
сказал я.
- Но нечто необычное ты все же
заметил.
- Может, еще раз расскажешь, что я
должен быть видеть?
- Я уже все тебе рассказал, -
ответил он. - Нечто, скрывающееся в потоках ветра. Оно похоже на вихрь, на
облако, на туман, на лицо, которое кружит вокруг.
И дон Хуан рукой изобразил
горизонтальное и вертикальное движение:
- Оно движется в определенном
направлении либо перекатываясь, либо вращаясь, как смерч. Чтобы правильно
действовать, охотник должен все это знать.
Я собрался было пошутить по этому
поводу, но дон Хуан так упорно и серьезно отстаивал свою точку зрения, что я не
посмел. Он бросил на меня короткий взгляд, и я отвел глаза.
- Глупо верить в то, что мир именно
таков, каким считаешь его ты, - сказал он. - Этот мир - место, исполненное
тайн. Особенно в сумерках.
Он кивнул в том направлении, откуда
дул ветер:
- Это может преследовать нас. Оно
способно нас вымотать и даже убить.
- Ветер?
- В это время суток, в сумерках,
ветра не бывает. В это время существует только сила.
Мы оставались на вершине холма еще
около часа. Все это время, не переставая, дул сильный ветер.
Пятница, 30 июня 1961
Вечером после еды мы с доном Хуаном
устроились на площадке перед домом. Я уселся на "своем месте" и
занялся заметками. Дон Хуан улегся на спину, сложив на животе руки. Из-за
"ветра" мы целый день не отходили от дома. Дон Хуан объяснил, что
вчера мы намеренно побеспокоили силу, с которой лучше не шутить. Он даже
заставил меня спать, укрывшись ветками.
Неожиданный порыв ветра заставил
дона Хуана вскочить одним невероятно мощным прыжком.
- Вот черт! - воскликнул он. -
Ветер ищет тебя.
- Не морочь голову, дон Хуан, - со
смехом сказал я. - Меня на такое не купишь. В самом деле, нет.
Я не упрямился. Просто я никак не
мог согласиться с тем, что ветер обладает собственной волей и может меня
искать, равно как и с тем, что он на самом деле выслеживал нас и бросался к нам
на вершину холма. Я сказал, что идея "ветра, обладающего волей"
относится к очень примитивному мировоззрению.
- Хорошо, тогда что такое ветер? -
вызывающе спросил дон Хуан.
Я терпеливо объяснил ему, что массы
горячего и холодного воздуха создают различные давления, и, вследствие их
разницы, воздух перемещается в горизонтальном и вертикальном направлениях. Я
довольно долго посвящал дона Хуана в основы метеорологии.
- То есть ты хочешь сказать, что
ветер - это лишь результат взаимодействия холодного и горячего воздуха? -
спросил дон Хуан с заметным замешательством.
- Боюсь, что так, - ответил я,
молча наслаждаясь своим триумфом.
Дон Хуан, казалось, был ошарашен.
Но потом он взглянул на меня и расхохотался.
- Все твои мнения - окончательны, -
сказал он с ноткой сарказма в голосе. - Все они - последнее слово, верно? Но
для охотника, однако, твое мнение по поводу ветра - чистейший вздор. Нет
никакой разницы, каким будет давление - единица, две или десять. Если бы ты жил
среди дикой природы, ты бы знал: в сумерках ветер становится силой. Настоящий
охотник знает это и действует соответственно.
- Как именно?
- Он использует сумерки и силу,
скрытую в ветре.
- Как?
- Если ему нужно, охотник прячется
от силы, укрываясь ветками и лежа неподвижно до тех пор, пока не кончатся
сумерки. И сила окутывает его своей защитой.
Движениями рук дон Хуан изобразил,
как именно сила окутывает охотника.
- Это похоже на …
Дон Хуан замолчал, подыскивая
соответствующее слово.
- Кокон, - подсказал я.
- Точно, - согласился он. - Защита
силы окутывает тебя подобно кокону. Охотник может спокойно оставаться на
открытом месте, и ни пума, ни койот, ни ядовитый клоп его не потревожат. Горный
лев может подойти к самому носу охотника и обнюхать его, но если охотник
останется неподвижным, лев уйдет. Я могу тебе это гарантировать.
Если же охотник хочет стать
заметным, ему нужно всего лишь подняться в сумерках на вершину холма. Сила
зацепится за него и будет следовать за ним всю ночь. Поэтому, если охотник
хочет совершить ночной переход, или если ему необходимо всю ночь бодрствовать,
он должен стать доступным ветру. В этом состоит секрет великих охотников - в
смене доступности и недоступности точно на соответствующих поворотах пути.
Чувствуя, что несколько сбит с
толку, я попросил его вкратце повторить все, что он сказал.
- Ты должен научиться сознательно
становиться доступным и недоступным, - сказал он. - Хочешь ты этого или нет, но
при твоем нынешнем образе жизни ты все время остаешься доступным. Ты всегда
открыт.
Я запротестовал. Я чувствовал, что
моя жизнь становится все более и более скрытной. Он сказал, что я его не понял.
Быть недоступным вовсе не значит прятаться или быть скрытным. Это значит - быть
недостижимым, то есть закрытым и защищенным.
- Давай скажем иначе, - терпеливо
продолжал он. - Нет никакой разницы в том, прячешься ты или нет, если каждый
знает, что ты прячешься. Из этого вытекают все твои нынешние проблемы. Когда ты
прячешься, то об этом знают все; ты открыт и доступен, и каждый может в тебя
чем угодно ткнуть.
Я почувствовал какую-то угрозу и
поспешно попытался защититься.
- Не нужно оправдываться, - сухо
сказал дон Хуан. - В этом нет никакой нужды. Все мы - дураки, и ты не можешь
быть другим. Когда-то я тоже, подобно тебе, был доступен и раскрывался снова и
снова до тех пор, пока от меня почти ничего не осталось. А то, что осталось,
могло только ныть. Что я и делал, так же, как ты.
Дон Хуан смерил меня взглядом и
громко вздохнул.
- Я, правда, был тогда моложе тебя,
- продолжал он, - но в один прекрасный день я почувствовал, что с меня
довольно, и изменился. Скажем так: однажды, когда я сделался охотником, я
постиг секрет смены доступности и недоступности.
Я сказал, что до меня все равно не
доходит то, что он хочет сказать. Я действительно никак не мог понять, что он
имеет в виду, говоря "быть доступным". Он использовал испанские
идиоматические выражения "ponerse al alcance" ? "ponerse en el
medio del camino" - "быть в пределах досягаемости" и
"находиться посреди оживленной улицы".
- Ты должен оттуда убраться, -
объяснил он. - Уйти с середины улицы, на которой полно машин и прохожих. Ты
весь - там, всем своим существом, поэтому не имеет никакого значения, прячешься
ты или нет. Прятаться там бессмысленно, ты только можешь воображать, что
спрятался. Ты находишься посреди улицы; это значит, что каждый, кто по ней
проходит или проезжает, видит, как ты бродишь там туда-сюда.
Метафора была интересной и в то же
время весьма туманной.
- Ты говоришь загадками, - сказал
я.
Он довольно долго не мигая смотрел
на меня, а потом замурлыкал мексиканскую мелодию. Я выпрямил спину и
насторожился, потому что уже знал - эта мелодия означает, что сейчас он меня
снова на чем-нибудь поймает.
- Эй, - сказал он, улыбнувшись и
вытаращившись на меня. - Слушай, а что с той блондинкой, твоей подружкой? Ну, той,
которая тебе по-настоящему нравилась.
Я уставился на него. Должно быть, у
меня был вид полнейшего идиота. Он засмеялся с явным удовольствием. У меня не
было слов.
- Ты мне сам о ней рассказывал, -
сказал дон Хуан, словно затем, чтобы несколько меня подбодрить.
Но я не помнил, чтобы когда-либо
рассказывал ему о ком-то из своих друзей, тем более о белокурой девушке.
- Никогда ни о чем подобном я тебе
не рассказывал, - сказал я.
- Ну как же не рассказывал, если
рассказывал, - возразил он, как бы подводя итог спору.
Я хотел было возразить, но он не
дал, сказав, что то, откуда он о ней узнал, не имеет значения, а важно лишь то,
что я действительно ее любил.
На меня накатила волна враждебности
к нему из-за того, что он лезет мне в самую душу.
- Только не надо хорохориться, -
сказал дон Хуан сухо. - С чувством собственной важности уже давно пора
покончить. У тебя была женщина, очень дорогой тебе человек. И ты ее потерял.
Я начал вспоминать, действительно
ли я когда-нибудь говорил с доном Хуаном об этом. В конце концов я пришел к
выводу, что это было вряд ли возможно. Хотя все же я мог что-то рассказать ему,
когда мы ехали в машине. Я не помнил всего, о чем мы говорили во время
совместных поездок, потому что, сидя за рулем, не мог записывать. Эта мысль в
какой-то степени меня успокоила. Я сказал ему, что он прав. В моей жизни
действительно была белокурая девушка, и отношения с ней действительно имели для
меня огромное значение.
- Почему сейчас она не с тобой? -
спросил дон Хуан.
- Она ушла от меня.
- Почему?
- По многим причинам.
- Причин было не так уж много.
Причина была одна - ты сделался слишком доступным.
Я искренне хотел понять, что он
имеет в виду. Ему в очередной раз удалось меня здорово зацепить. Он, похоже,
отлично отдавал себе в этом отчет и, чтобы скрыть предательскую улыбку, выпятил
губы.
- О ваших отношениях знали все
вокруг, - сказал он с непоколебимой уверенностью.
- А что в этом плохого?
- Это очень плохо, просто ужасно.
Ведь она была прекрасным человеком.
Я искренне заявил, что его манера
гадать о том, о чем он не может иметь ни малейшего понятия, мне отвратительна,
и что самое неприятное в этом то, что он говорит с такой уверенностью, словно
видел все собственными глазами.
- Но все, что я говорю, - правда, -
сказал дон Хуан с обезоруживающей прямотой. - Я видел все это. Она была очень
тонкой личностью.
Я знал, что спорить не имеет
смысла, но очень разозлился на него за то, что он разбередил самую глубокую из
моих ран. Поэтому я сказал, что, в конце концов, та девушка была не такой уж
тонкой личностью, и что, по моему мнению, она была личностью довольно слабой.
- Как и ты, - спокойно произнес дон
Хуан. - Но это - не важно. Значение имеет лишь то, что ты ее повсюду искал. Это
делает ее особым человеком в твоей жизни. А для особых людей у нас должны быть
только хорошие слова.
Я был подавлен. Глубокая печаль
начала охватывать меня.
- Что ты со мной делаешь, дон Хуан?
- спросил я. - Тебе каждый раз удается вогнать меня в печаль. Почему?
- А сейчас ты потворствуешь своей
сентиментальности, - с укором сказал он.
- Но в чем тут дело, дон Хуан?
- Дело в доступности, -
провозгласил он. - Я напомнил тебе о той девушке только затем, чтобы
непосредственно показать то, чего не смог показать посредством ветра. Ты
потерял ее, потому что был доступен; ты всегда находился в пределах ее
досягаемости, и твоя жизнь была подчинена строгому распорядку.
- Нет! - возразил я. - Ты не прав.
В моей жизни никогда не было распорядка.
- Был и есть, - с догматической
убежденностью заявил он. - Это - распорядок необычный, поэтому складывается
впечатление, что его нет. Но я уверяю тебя, он есть.
Я собрался было надуться и
погрузиться в мрачное расположение духа, но что-то в его глазах не давало мне
покоя, его взгляд словно бы все время куда-то меня подталкивал.
- Искусство охотника заключается в
том, чтобы сделаться недостижимым, - сказал дон Хуан. - В случае с белокурой
девушкой это означало бы, что ты должен был стать охотником и встречаться с ней
осторожно, бережно. А не так, как ты это делал. Ты оставался с ней изо дня в
день до тех пор, пока не истощились все чувства, кроме одного - скуки. Верно?
Я не ответил. Да ответа и не
требовалось. Он был прав.
- Быть недостижимым - значит
бережно прикасаться к окружающему миру. Съесть не пять перепелов, а одного. Не
калечить растения лишь для того, чтобы сделать жаровню. Не подставляться без
необходимости силе ветра. Не пользоваться людьми, не выжимать из них все до
последней капли, особенно из тех, кого любишь.
- Но я никогда никем не
пользовался, - вставил я.
Но дон Хуан сказал, что пользовался,
и потому теперь могу только тупо твердить, что устал от них и что они нагоняют
на меня тоску.
- Быть недоступным - значит
сознательно избегать истощения, бережно относясь и к себе, и к другим, -
продолжал он. - Это значит, что ты не поддаешься голоду и отчаянию, как
несчастный дегенерат, который боится, что не сможет поесть больше никогда в
жизни, и потому пожирает без остатка все, что попадается на пути, всех пятерых
перепелов!
Дон Хуан определенно бил ниже
пояса. Я засмеялся, и это, похоже, ему понравилось. Он слегка дотронулся до
моей спины.
- Охотник знает, что в его ловушки
еще не раз попадет дичь, поэтому он не беспокоится. Беспокойство неизбежно
делает человека доступным, он непроизвольно раскрывается. Тревога заставляет
его в отчаянии цепляться за что попало, а зацепившись, ты уже обязан истощить
либо себя, либо то, за что зацепился.
Я сказал, что в моей жизни быть
недостижимым невозможно, потому что мне постоянно приходится иметь дело с
множеством людей и быть в пределах досягаемости каждого из них.
- Я уже тебе говорил, - спокойно
продолжал дон Хуан, - что быть недостижимым - вовсе не означает прятаться или
скрытничать. И не означает, что нельзя иметь дело с людьми. Охотник обращается
со своим миром очень осторожно и нежно, и не важно, мир ли это вещей, растений,
животных, людей или мир силы. Охотник находится в очень тесном контакте со
своим миром и, тем не менее, он для этого мира недоступен.
- Но тут у тебя явное противоречие,
- возразил я. - Невозможно быть недоступным для мира, в котором находишься
постоянно, час за часом, день за днем.
- Ты не понял, - терпеливо объяснил дон Хуан. -
Он недоступен потому, что не выжимает из своего мира все до последней капли. Он
слегка касается его, оставаясь в нем ровно столько, сколько необходимо, и затем
быстро уходит, не оставляя никаких следов.
|