Потом вдалеке показалось облачко, и
через мгновение зверь снова на полной скорости кружился передо мной. Его крыло
проносилось все ближе и ближе, почти перед самыми глазами, пока, наконец, не
задело меня. Я не знаю, какая часть моего существа находилась в том
пространстве, где кружилось чудовище, но как бы там ни было, его крыло
действительно ударило меня. Боль пронизала меня всего. Она была едва ли не
самой жестокой в моей жизни, и, собрав все силы, я дико заорал. После какого-то
провала я осознал, что сижу, а дон Хуан растирает мне лоб. Листьями он растер
мне руки и ноги, а потом оттащил к оросительной канаве, которая была у него за
домом. Там он раздел меня и с головой окунул в воду. Потом вытащил и вновь
окунул, затем - еще раз, еще и еще…
После этого он положил меня поперек
канавы, так, чтобы голова лежала на берегу, взял в руки мою левую ступню и
начал время от времени мягко похлопывать по подошве ладонью. Через некоторое
время я ощутил щекотку. Заметив это, он сказал, что со мной все в порядке.
Одевшись, я вошел в дом и сел на свою циновку. Я хотел что-то сказать, но
обнаружил, что не могу сосредоточиться на словах, хотя мысли были ясными и
четкими. Меня поразило, насколько глубокая концентрация внимания требуется,
чтобы говорить. Оказалось, что сказать что-то мне удается только в том случае,
когда я перестаю смотреть на окружающие предметы. Я чувствовал себя
ныряльщиком, погрузившимся глубоко в бездну. Чтобы что-то сказать, требовалось
всплыть на поверхность с какого-то очень глубокого уровня, я как бы вытягивал
себя оттуда при помощи слов. Дважды мне удавалось добраться до того, чтобы
прочистить глотку совершенно обычным способом. В эти моменты, пожалуй, я мог бы
что-нибудь из себя выдавить, но по какой-то причине я молчал, предпочитая
оставаться на странном уровне глубокого молчания, где была возможность только
созерцать. Ощущение, что я стою на пороге того, что дон Хуан называет видением,
возникло во мне и наполнило мое сознание радостью.
Дон Хуан дал мне супа и кукурузных
лепешек и настоял на том, чтобы я поел. Это мне вполне удалось сделать, не
утратив того, что я принимал за способность видеть. Я пристально вглядывался в
каждый предмет, попадавшийся на глаза, будучи убежденным, что вижу. Но мир при
этом, насколько я мог судить, заметно не изменился. Я напряженно старался
увидеть, пока совсем не стемнело. В конце концов меня свалила усталость, и я
заснул.
Когда дон Хуан укрывал меня
одеялом, я ненадолго проснулся. Болела голова, и я чувствовал тошноту. Потом
стало лучше, и я крепко проспал до утра.
Утром я обнаружил, что полностью
пришел в себя, и с нетерпением спросил у дона Хуана: - Что со мной было?
Дон Хуан сдержанно засмеялся и
ответил:
- Ты ходил знакомиться со стражем.
И ты с ним познакомился.
- Но что это было?
- Страж, хранитель, часовой другого
мира.
Я хотел было подробно рассказать
ему об этом зловещем и жутком звере, но он не обратил на мою попытку никакого
внимания, сказав, что в этом нет ничего особенного и что такой опыт доступен
любому человеку.
Тогда я сказал, что страж вогнал
меня в такой шок, что до сих пор мне становится не по себе при одном лишь
воспоминании о нем. Дон Хуан рассмеялся и прошелся по поводу того, что он
назвал моей склонностью к сверхдраматизации.
- Но эта штука, чем бы она ни была,
ударила меня, сказал я. - И это было так же реально, как мы с тобой…
- Конечно, все было реально. Что,
очень больно ударила, да?
По мере того, как я восстанавливал
в памяти все новые и новые детали, меня охватывало все более сильное
возбуждение. Дон Хуан велел успокоиться, а потом спросил, действительно ли я
боялся. Слово "действительно" он выделил.
- Да я просто оцепенел! Никогда в
жизни не испытывал такого дикого ужаса.
- Ну-ну, - сказал он со смехом. -
Не так уж тебе было страшно.
- Да я клянусь тебе! - сказал я с
жаром, - Если бы я мог пошевелиться, то в истерике сбежал бы.
Дон Хуан разразился хохотом. Мои
эмоции показались ему весьма забавными.
- Зачем нужно было встречаться с
этим кошмаром, дон Хуан?
Он уставился на меня с серьезным
выражением лица.
- Это был страж. Если ты хочешь
видеть, ты должен его победить. - Но как можно победить такую громадину?
Дон Хуан хохотал до слез.
- Дон Хуан, почему бы тебе ни
выслушать меня? Я расскажу тебе обо всем, что видел, и тогда не будет
двусмысленности.
- Ну, если тебе этого не хватает
для полного счастья - вперед. Я слушаю.
Я подробно изложил все, что смог
вспомнить, но на его настроении это никак не отразилось.
- Ничего нового, - прокомментировал
он с улыбкой.
- Да, но как, по-твоему, я могу
одолеть такую громадину? Чем?
Он немного помолчал, потом
повернулся ко мне и сказал:
- Ты же не боялся. В
действительности тебе не было страшно. Больно - да, но не страшно. Он откинулся
на кучу каких-то мешков и заложил руки за голову. Я решил, что тема закрыта.
- Знаешь, - неожиданно произнес он,
глядя куда-то на крышу рамады, - стража может увидеть любой. Некоторым он
является в виде гигантского неописуемо жуткого монстра ростом до неба. Тебе
повезло - всего-то тридцать метров! Совсем крошка. Однако тайна стража до
смешного проста.
Он минуту помолчал, мурлыкая
какую-то мексиканскую песню.
- Страж другого мира - это мошка, -
с расстановкой произнес он, как бы оценивая эффект, произведенный этим
заявлением.
- Прости, не понял…
- Страж другого мира - мошка, -
повторил он. - Вчера ты встретился с мошкой. Она будет стоять на твоем пути до
тех пор, пока ты ее не победишь.
Мгновение я не хотел верить словам
дона Хуана, но вспомнив все с самого начала, вынужден был признать, что сначала
действительно смотрел на мошку, а потом возникло что-то вроде миража, и явился
ужасный зверь.
- Но каким образом мошка могла так
сильно меня ударить? - спросил я с искренним недоумением. - ?-?, когда она тебя
ударила, она не была мошкой. Тебя ударил страж. Возможно, когда-нибудь ты
наберешься сил и победишь его. Но не сейчас. Сегодня это - тридцатиметровый
летающий монстр, вибрирующий и плюющийся. Но говорить о нем бесполезно, и
никакого подвига в том, чтобы стоять перед ним, нет. Так что если ты намерен
узнать его получше, тебе придется снова с ним встретиться.
Через два дня, 11 ноября, я снова
курил смесь дона Хуана.
Я сам попросил об этом, тщательно
взвесив все "за" и "против". Я снова хотел увидеть стража,
потому что интерес к нему был гораздо сильнее страха или нежелания утратить
ясность.
Процедура была той же. Дон Хуан
один раз набил трубку, а когда я выкурил ее, - протер и спрятал. Эффект
наступил гораздо позже, чем в прошлый раз. Когда начала кружиться голова, дон
Хуан подошел ко мне и, придерживая голову, помог лечь на левый бок. Он велел
мне вытянуть ноги и расслабиться; повернув мою правую руку ладонью вниз, он
слегка подвинул меня, перенеся на нее часть веса. Я не пытался ни помочь ему,
ни помешать, так как не знал, к чему это все.
Он сел напротив меня и велел ни о
чем не думать. Он сказал, что страж придет, но чтобы увидеть его, мне нужно
иметь круговой обзор. Как бы невзначай, он прибавил, что страж может причинить
очень сильную боль и что предотвратить ее можно единственным способом. В
прошлый раз, когда дон Хуан понял, что с меня довольно, он поднял меня в сидячее
положение. В этот раз он указал на мою правую руку и объяснил, что специально
положил ее именно таким образом, чтобы я мог пользоваться ею как рычагом,
отталкиваясь, когда захочу подняться.
К тому времени, когда он закончил
говорить, тело мое уже совсем онемело. Я хотел обратить его внимание на то, что
не смогу оттолкнуться, так как не владею мышцами. Но, несмотря на яростные
попытки, мне не удалось произнести ни слова. Он, казалось, предвидел это, и
объяснил, что весь фокус - в использовании воли, и потребовал, чтобы я вспомнил
свой первый опыт курения смеси несколько лет назад. Тогда я упал, но снова
встал на ноги за счет того, что он назвал "волей" - я "поднялся
с помощью мысли". Он сказал, что это - единственный способ.
Но все было бесполезно: я не мог
вспомнить ничего, что тогда делал. Всепоглощающее отчаяние охватило меня, и
глаза закрылись.
Дон Хуан схватил меня за волосы,
резко встряхнул и приказал не закрывать глаза. После этого я не только открыл
глаза, но и совершил нечто совсем уж неожиданное: я заговорил.
- Я не знаю, как вставал тогда.
Я изумился. Ритм был каким-то
монотонным, но голос был явно моим. В то же время я искренне верил, что не мог
этого сказать, поскольку минутой раньше был не в состоянии произнести ни слова.
Я взглянул на дона Хуана. Он смеялся, склонив голову набок.
- Я этого не говорил, - сказал я.
Я снова удивился звуку своего
голоса. Но почувствовал некоторый подъем. Говорить в таком состоянии было
приятно и даже как-то интересно. Я хотел попросить дона Хуана, чтобы он объяснил,
за счет чего я могу говорить, но снова не смог выдавить из себя ни слова. Я
старался изо всех сил, но бесполезно - мне не удавалось выразить свои мысли.
Отказавшись от этой затеи, я тут же произнес;
- Кто говорит? Кто говорит?
Этот вопрос заставил дона Хуана так
расхохотаться, что он даже опрокинулся набок.
Я определенно мог говорить, но
только тогда, когда совершенно точно знал, что хочу сказать.
- Это я говорю? Это я говорю? -
спросил я.
Дон Хуан сказал, что, если я не
перестану заниматься ерундой, то он пойдет отдохнуть под рамаду, а меня оставит
здесь разбираться со своим шутовством.
- Это не шутовство, - произнес я. Я
говорил вполне серьезно. Мысли были очень ясными и четкими, но тела я не
чувствовал. Я не задыхался, как было однажды, когда я находился в подобном
состоянии; мне было хорошо, потому что я ничего не чувствовал. У меня не было
контроля над своим сознанием, и все же я мог говорить. В голову пришло, что раз
я могу говорить, то, наверное, могу и встать.
- Встать! - сказал я по-английски,
и в мгновение ока был на ногах.
Дон Хуан недоверчиво покачал
головой и вышел из дома.
- Дон Хуан! - трижды позвал я.
Он вернулся.
- Уложи меня, - попросил я.
- Уложи себя сам, - сказал он. -
Похоже, ты на правильном пути.
Я сказал:
- Лечь! Неожиданно все исчезло. Я
не видел ничего. Через мгновение комната и фигура дона Хуана снова появились в
поле зрения. Я подумал, что, очевидно, лежал, уткнувшись лицом в циновку и что
дон Хуан приподнял мою голову за волосы.
- Спасибо! - очень медленно и
монотонно произнес я.
- Пожалуйста, - сказал он,
передразнивая меня, и снова захохотал.
Потом он взял какие-то листья и
начал растирать ими мои кисти и ступни.
- Что ты делаешь?
- Растираю тебя, - произнес он,
подражая моему болезненному заунывному тону.
Его тело затряслось от смеха, глаза
светились добротой и дружелюбием. Он мне нравился. Я почувствовал, что дон Хуан
- хороший, веселый и сострадательный. На душе стало тепло-тепло, и я засмеялся.
Звук получился такой жуткий, что дон Хуан отшатнулся.
- Отведу-ка я тебя лучше к канаве,
а то, чего доброго, еще угробишь себя своим шутовством.
Он поставил меня на ноги и заставил
походить по комнате. Понемногу я начал чувствовать ступни, ноги и, наконец, все
тело. Уши буквально лопались от странного давления. Это было похоже на ощущение,
возникающее в затекшей части тела. Макушкой головы и затылком я ощущал
навалившуюся сзади огромную тяжесть.
Дон Хуан затолкал меня в канаву
прямо в одежде. Холодная вода постепенно сняла боль и давление.
Я пошел в дом и переоделся. Потом
сел, охваченный какой-то прострацией, жаждой покоя и неподвижности. Однако на
этот раз ясности и четкости сознания не было, скорее - что-то вроде меланхолии
и физической усталости. Наконец я заснул.
12 ноября 1968
Утром мы с доном Хуаном отправились
в окрестные холмы собирать растения. Около шести миль мы шли по сильно
пересеченной местности. Я очень устал и предложил отдохнуть. Мы сели, и дон
Хуан заговорил о том, что он доволен моими успехами.
- Теперь я знаю, что действительно
разговаривал, - сказал я, - но тогда мог бы поклясться, что говорит кто-то
другой.
- Разумеется, разговаривал ты, -
подтвердил дон Хуан.
- Как же вышло, что я не мог себя
узнать?
- Это сделал дымок. Можно говорить
и не замечать этого, можно перенестись на многие тысячи километров в
пространстве и тоже не заметить. Можно проходить сквозь все что угодно. Дымок
устраняет тело, и человек становится свободным как ветер, даже свободнее ветра.
Его не могут остановить ни скалы, ни стены, ни горы. Воздух может застояться в
подземелье и стать затхлым, но ничто не может удержать человека, если дымок
даст ему силу.
Слова дона Хуана вызвали во мне
странное чувство - смесь эйфории и сомнения. Все мое существо наполнилось
непонятным беспокойством и неопределенным чувством вины.
- Это что - правда? Такое действительно
возможно, дон Хуан?
- А ты как думал? Или ты скорее
согласишься с тем, что ты сошел с ума, да? - - язвительно сказал он, - Тебе
легко все это принять, дон Хуан. А для меня - почти невозможно.
- Мне тоже не так просто. Я - такой
же, как ты, и не имею никаких привилегий. И принять все это мне так же трудно,
как и любому другому.
- Но ты же чувствуешь себя во всех
этих вещах, как рыба в воде, дон Хуан.
- Верно, однако мне пришлось дорого
заплатить. Я должен был сражаться, причем, наверно, больше, чем придется
сражаться тебе. Ты каким-то непостижимым образом заставляешь обстоятельства,
ситуации и силы работать на тебя. Ты представить себе не можешь, ценой каких
усилий мне досталось то, чего ты шутя добился вчера. Что-то помогает тебе на
каждом дюйме пути. Иначе объяснить твои успехи в овладении силами невозможно.
Сначала - Мескалито, теперь - дымок. Тебе следует полностью сосредоточиться на
осознании того факта, что ты - талантлив, и не обращать внимания ни на что
другое.
- Ты так говоришь, будто сделать это
- раз плюнуть. Но на деле-то все иначе. Меня буквально разрывает на части.
- Ничего, скоро цельность к тебе
вернется. Но следует подумать о теле. Ты слишком разжирел. До сих пор я не
хотел ничего тебе говорить по этому поводу. Каждый должен иметь возможность
поступать так, как считает нужным. Ты не появлялся два года. Но я говорил
когда-то, что ты вернешься, и вот - ты здесь. То же было со мной. Я бросал на
пять с половиной лет.
- Почему ты ушел, дон Хуан?
- По той же причине, что и ты. Мне
это не понравилось.
- А почему вернулся?
- Опять-таки, потому же, почему и
ты. Другого пути нет.
Это утверждение произвело на меня
глубокое впечатление. Мысль о том, что другого пути нет, уже приходила мне в
голову и раньше. Я никогда никому о ней не говорил, но дон Хуан сформулировал
ее очень точно.
После очень долгой паузы я спросил:
- Дон Хуан, чего я добился вчера? -
Ты встал, когда захотел встать.
- Но я не знаю, как это вышло.
- На отработку этого приема
требуется время. Но важно, что ты в принципе знаешь, как это делается.
- Так ведь я же не знаю. В том-то и
дело, что не знаю.
- Ну как же не знаешь, если знаешь.
- Дон Хуан, ну вот ей-богу, клянусь
тебе!
Он не дал мне договорить, он просто
встал и ушел.
Потом мы еще раз вернулись к
разговору о страже другого мира.
- Если я верю в то, что испытанное
мной - реальность, то я должен признать, что страж - это гигантское чудище,
способное причинить невероятную физическую боль, - сказал я, - и если я верю,
что усилием воли действительно можно переноситься на громадные расстояния, то
логично было бы заключить, что усилием воли я могу заставить чудовище
исчезнуть. Правильно?
- Не совсем. Ты не можешь заставить
стража исчезнуть. Но можешь сделать так, что он не причинит тебе никакого
вреда. И, сделав это, без осложнений миновать стража, как бы бешено он ни
метался.
- И каким образом я могу этого
добиться?
- Ты сам прекрасно знаешь, каким.
Задержка лишь за тренировкой.
Я сказал, что вечно у нас с ним
возникает путаница из-за различного восприятия мира. По-моему, знать что-либо -
значит в полной мере осознавать, что делаешь, и быть в состоянии сознательно
повторить. В данном случае я не только не отдавал себе отчета в том, что делал
под действием дыма, но и не смог бы повторить сделанного мной, даже если бы от
этого зависела моя жизнь.
На лице дона Хуана появилась
знакомая уже мне инквизиторская улыбочка. Он изобразил удивление, даже снял
шляпу и потер виски - характерный жест, которым он выражал недоумение, - Зато
ты точно знаешь, как говорить и ничего не сказать, правда? Я предупреждал тебя,
что стать человеком знания можно только имея несгибаемое намерение. Но пока
что, похоже, у тебя есть только несгибаемое намерение водить самого себя за
нос. Ты настаиваешь на разжевывании всего, словно весь мир состоит только из
вещей и явлений, поддающихся объяснению. Ты столкнулся со стражем и с проблемой
передвижения волевым усилием. Неужели тебе никогда не приходило в голову, что
лишь очень немногое в мире может быть объяснено тем способом, к которому ты
привык? Когда я заявляю, что страж действительно стоит на твоем пути и что он
способен вышибить из тебя дух, то я знаю, о чем говорю. Когда речь идет о
перемещении при помощи воли, я тоже знаю, что имею в виду. Я хотел очень
постепенно, шаг за шагом научить тебя этому искусству, но потом понял, что ты
им прекрасно владеешь, хотя и утверждаешь, что не имеешь об этом понятия.
- Но я действительно не знаю! -
возразил я. - Ты знаешь, что ты дурак, - сказал он неумолимо, а потом
улыбнулся. - У нас тут как-то мальчика по имени Хулио посадили на уборочный
комбайн. Оказалось, что он знает, как управлять машиной, хотя никогда раньше
этого не делал.
- Я понимаю, что ты хочешь сказать,
дон Хуан. Однако чувствую, что не смогу повторить того, что сделал, потому что
не уверен в том, что именно делал.
- Шарлатан пытается объяснить все в мире с
помощью объяснений, в которых сам не уверен, тем самым превращая все, что
делает, в шарлатанство. Но ты - не лучше. Ты тоже хочешь объяснить все своим
способом, и так же не уверен в своих объяснениях.
|